Дожди на Ямайке - Страница 47

Когда возраст их романа перевалил за полтора года - немыслимый для Федера срок, - возник заказ на ямайский пробор. "Тут-то мы с тобою и попрощаемся навсегда, дорогая!" - подумал Федер. Вера тоже так считала она чувствовала, что любовь их несколько затянулась, и сама была не прочь уйти. Поэтому она довольно спокойно восприняла известие о предстоящей отлучке любовника. И порыдала для порядка по этому поводу исключительно в одиночку.

Она была очень удивлена, когда на очередной прогулке к Постылому морю признанной курортной жемчужине всех Островных планет - Федер ни с того ни с сего вдруг брякнул:

- Впрочем, если тебе так уж не хочется расставаться, могу взять тебя с собой.

Вера терпеть не могла, когда ее жалели, даже и не в такой явной форме. Она холодно усмехнулась, приготовилась сказать какую-нибудь колкость, но неожиданно для себя ответила согласием:

- Ну, если тебе это так нужно...

- Я сам себя не понимаю, - сказал как-то Федер своему матшефу. - И дело даже не в том, что я нарушил свой собственный принцип. Просто здесь наше дело и без того сложное, на пределе человеческих возможностей, а я еще больше все усложнил, взяв ее с собой...

- А чем усложнили-то? Она на людях почти и не появляется. Сидит себе в своем домике, носу не кажет. А выйдете когда с ней на прогулку - два голубка, любо-дорого смотреть.

- Но я у нее почти не бываю, понимаешь? Она сидит у себя надутая, глазами жжет, вроде понимает ситуацию, но злится, а мне от этого плохо делается. А прогулки... так что ж прогулки, это мы специально так демонстрируем. Нельзя же еще и вас заставлять нервничать. Какой тогда пробор получится, если вы, глядя на мрачную возлюбленную командира, перестанете в него верить.

- А вы ее отошлите...

- Мы об этом постоянно говорим. Но она остается. Да и боюсь я, что без нее совсем у меня дурно дела пойдут.

После случая с космополом Вера совсем обособилась, замкнулась в своем домишке (а домишко ей Федер вырастил такой, что даже Аугусто завидовал, но Вере он не нравился), за что-то на Федера обозлилась, принимала его суховато, оттаивала только в постели.

- Ты что, тоже думаешь, что я с этим бандитом стакнулся и парней своих продаю? - негодовал Федер.

- Я не дура, - отвечала Вера, - я знаю, на что ты способен и на что не способен.

- Так чего ж тогда?

- Долго объяснять. Да и не поймешь ты.

- Может, ты и сама не очень-то понимаешь?

- Может, - глядя в сторону, отвечала Вера.

- То-то и оно!

Чем дальше развивались события, тем мрачнее она становилась. Федер не понимал почему, но чувствовал себя чертовски виноватым. И тоже злился. Молчание, вывел он, есть самое опасное оружие женщин. Он пытался пробить это молчание, то вежливо, то грубо, но она только улыбалась в том смысле, что с ней все в порядке. Но однажды, после любви, только что вся, до последней капли пота ему принадлежавшая, его боготворившая, только что клявшаяся черт-те в чем, еще тяжело дышащая, откинувшись от него и глядя в сторону, она прошептала:

- Потому что ты все время притворяешься перед ними и используешь их. Я не знала за тобой такое.

Федер отдышался, подумал, глянул на нее и грозно соврал:

- Не понял!

И опять Вера промолчала. Только бросила раздраженно:

- Проехали!

Он слишком много думал о ней, вот что ему мешало. Он не имел права теперь о чем-то другом думать, кроме пробора.

Любопытно, что однажды Благородный Аугусто, будучи в хорошем расположении духа, сказал ему нечто противоположное:

- Вы ни о чем, кроме пробора, не думаете, дорогой Федер, - вот в чем ваша беда.

- Спасибо. Учту, - вежливо ответил Федер, каменея от нахлынувшей злости.

Но, конечно, главной проблемой был Аугусто. Проблема была даже не столько в том, что Аугусто подозревал - да какое там, наверняка знал! - о существовании сюрприза, столь тщательно, кропотливо подготавливаемого Федором, сколько в том, что Федер, сопротивляясь изо всех сил, постепенно проникался симпатией к этому человеку.

"Да я плюю на него! - с гневом говорил себе Федер. - Да, черт возьми, меня от него тошнит, от этого мерзавца, зарабатывающего себе деньги и власть кровью людей!" Он много таким образом рассуждал сам с собой, но не помогало - Аугусто почему-то нравился ему все больше и больше. Безумно странной эта симпатия казалась Федеру. Странной особенно потому, что он ни на йоту не отошел от своего плана мести, ни на секунду не поколебался. Для этого ему не надо было себя настраивать, не надо было вспоминать, что этот подонок вместе со своими людьми сделал с патрульными, что сделал с куаферами, что сделает, не поморщившись, со всей его командой и с ним самим сразу после того, как их работа будет закончена. Да Аугусто особенно и не скрывал от Федера своих планов. Лишь иногда оставлял ему тонюсенькую, хлипенькую соломинку в виде обещания обязательно продолжить обустройство новых планет, имея Федера и его команду своими постоянными, ручными куаферами.

Самое интересное - Федер чувствовал, что Аугусто также испытывает к нему непонятную симпатию, совершенно искренне желает именно с ним говорить, причем говорить с максимальной откровенностью, иметь его другом, наперсником, советчиком, собутыльником и Бог знает кем еще, потому что не было около Аугусто настоящих достойных людей. Одни были глупы, другие, умные, оказывались-непомерно жестоки и подлы. Он, гений, почти создавший свою собственную империю, был безумно одинок. Но знал также Федер и то, что никакая симпатия, никакое желание сохранить себе друга не остановит Аугусто перед убийством.

"Это какая-то болезнь, - говорил себе Федер. - Точно, болезнь. Не может быть, не должно быть так, чтобы слово "человек" можно было бы отнести к таким, как Аугусто. Тогда я отказываюсь быть человеком!"